Гражданин Галактики - Страница 10

– Больше я ничего не могу сделать. Тебе придется вести жизнь раба с момента продажи и до тех пор, пока ты не уедешь. Но что значат несколько недель, если есть шанс…

– Нет!

– Не будь дурачком, сынок.

– Может, я такой и есть. Но я этого не сделаю. Я остаюсь.

– Ах так? Сынок… я должен тебе напомнить… но ты меня не остановишь.

– Да ну?

– Как ты дал понять, есть бумага, по которой я все могу.

– Да ну?

– Иди спать, сынок.

Бэзлим не спал. Часа через два после того, как они выключили свет, он услышал, как Торби поспешно встал. Он следил за каждым движением мальчишки, напряженно прислушиваясь. Торби оделся (натянуть его лохмотья было несложно), вышел в соседнюю комнату, ощупью нашел кусок хлеба, жадно выпил воды и вышел. Миску он не взял: он не подходил к полке, где она стояла.

После того как он ушел, Бэзлим повернулся на другой бок и попытался заснуть, но щемящая боль мешала ему. Ему и в голову не пришло произнести слово, которое остановило бы мальчика: он обладал достаточным чувством собственного достоинства, чтобы уважать решение другого человека.

Торби пропадал четыре дня. Вернулся он ночью, и Бэзлим услышал его, но снова ничего не сказал. Он погрузился в глубокий сон – впервые с тех пор, как ушел Торби. Он проснулся в обычное время и сказал:

– Доброе утро, сынок.

– Мм-м… доброе утро, папа.

– Приготовь завтрак. Мне надо кое-что тебе сказать.

Вскоре они сидели над мисками горячей каши. Бэзлим ел с обычным подчеркнутым безразличием. Торби нехотя подносил ложку ко рту. Наконец он выпалил:

– Папа, ты когда собираешься меня продавать?

– Не собираюсь я.

– Как это?

– Я зарегистрировал твою вольную в Архиве в тот день, когда ты исчез. Ты свободный человек, Торби.

Торби вздрогнул, затем опустил глаза в тарелку. Казалось, он был поглощен сооружением маленьких горок каши, которые оседали сразу после того, как он строил их. Наконец он произнес:

– Не надо было.

– Я не хотел, чтобы тебя объявили «беглым рабом» – если бы тебя поймали.

– А, – Торби задумался. – Вот оно что… Спасибо, пап, я вел себя по-дурацки.

– Возможно. Но я думал вовсе не о наказании. Порку можно пережить, да и клеймо тоже. Я-то думал о втором случае. Уж лучше, чтоб голову отрубили, чем попасться снова после того, как тебе выжгут клеймо.

Торби оторвался от своей каши:

– Пап! А что случается от лоботомии?

– Мм-м… Можно считать, что и ториевые рудники – райское место по сравнению с этим. Но не будем вдаваться в подробности, тем более за едой. Давай-ка, если ты поел, бери миску – и не будем зря прохлаждаться. Сегодня утром аукцион.

– Ты хочешь сказать – мне можно остаться?

– Это твой дом.

Бэзлим больше не боялся, что Торби уйдет от него. Вольная не изменила ни их жизни, ни отношений. Торби сходил в Королевский Архив, заплатил взнос и пошлину, и вытатуированный номер его серии вычеркнули другой татуированной линией, а сбоку нанесли татуировкой саргонскую печать с номером тома и страницы, где находился указ, объявляющий его свободным подданным Саргона, военнообязанным и налогоплательщиком, имеющим право голодать без помех.

Чиновник, делавший татуировку, взглянул на серийный номер Торби и сказал:

– Похоже, что это не с самого рождения, дружок. Что, твой старик обанкротился? Или родные просто решили от тебя избавиться?

– Не ваше дело.

– Не огрызайся, дружок, не то увидишь, что эта иголочка может делать еще больнее. Отвечай-ка повежливее. Я вижу, что это знак фабрики, а не частного владельца, а из того, как он расположен и в каких местах истерся, понятно, что тебе было лет пять или шесть. Когда и где был нанесен номер?

– Не знаю. Честно, не знаю.

– Вот как? Я так и говорю своей жене, когда она задает интимные вопросы. Не дергайся, я почти кончил. Ну, поздравляю – добро пожаловать в ряды свободных. Я-то уже давно свободен, и я тебе предсказываю, что ты будешь чувствовать себя вольнее, хотя и не всегда лучше.

4

Дня два у Торби побаливала нога, в остальном вольная никак не повлияла на его жизнь. Но он в самом деле становился неудачливым нищим: здоровый сильный подросток не может собрать столько подаяния, сколько ребенок, у которого кости обтянуты кожей. Часто Бэзлиму приходилось заменять Торби на его обычном месте, а того посылать по поручениям или отправлять домой заниматься. Как бы то ни было, один из них всегда был на Площади. Если Бэзлим куда-то исчезал, обычно он предупреждал заранее, а если это случалось, то обязанностью Торби было проводить дневные часы на месте, следя за прибытием и отправлением космических кораблей, отмечая в уме аукционы рабов, собирая сведения о движении в порту в винных лавках или у женщин, которые не носили вуали.

Однажды Бэзлим исчез больше чем на две недели, его просто не оказалось, когда Торби проснулся. Он отсутствовал гораздо дольше, чем когда бы то ни было раньше; Торби все повторял себе, что папа может сам о себе позаботиться, в то время, как его преследовала одна и та же картина: старик валяется мертвый в канаве. Но он продолжал свою деятельность на Площади, посетил три аукциона и записал все, что увидел, и все, что было примечательного.

Затем Бэзлим вернулся. Он сказал только:

– Зачем же ты записывал, а не просто запомнил?

– Я запомнил. Но боялся что-нибудь забыть, так много всего…

– Гм-м!

После этого случая Бэзлим стал еще более молчаливым и скрытным, чем всегда. Торби боялся, уж не рассердил ли он отца, но спросить не решался. Наконец, однажды вечером Бэзлим сказал: